Когда я еще жил у дяди Сикстена и тети Эдлы, я частенько брал в библиотеке сказки. Но тетя Эдла терпеть этого не могла.
- Опять уткнулся носом в книгу! - ворчала она. - Вот потому ты такой заморыш, такой бледный и хилый, что не бываешь на воздухе, как другие дети!
Я-то бывал на воздухе - почти все время торчал на улице. Но тете Эдле и дяде Сикстену, верно, больше всего хотелось, чтобы я вовсе не возвращался домой. Теперь они небось рады: ведь я никогда не вернусь к ним.
Читать я мог только по вечерам, да и то урывками, и бледный был вовсе не поэтому. Посмотрела бы тетя Эдла, как я окреп и вырос, каким стал загорелым и здоровым.
Очутись я на Уппландсгатан, я бы мог запросто вздуть Янне одной рукой, но я все равно не стал бы этого делать - просто не хочу.
Интересно, что сказала бы тетя Эдла, если б услыхала про колодец, который нашептывает по вечерам сказки, если б узнала, что вовсе незачем сидеть на одном месте, уткнувшись носом в книги, а можно прямо на свежем воздухе слушать сколько хочешь сказки.
Может, это понравилось бы даже тете Эдле, хотя она, по правде сказать, никогда не бывает довольна.
«Жил-был королевич. Однажды в лунную ночь оседлал он коня и отправился странствовать. Вот скачет он Дремучим Лесом...»
Так нашептывал колодец, и я не мог забыть его слов. А если колодец рассказал эту сказку неспроста? Вдруг я и есть тот самый королевич, который скакал Дремучим Лесом и которому снова предстоит свершить этот путь?
Я спросил отца, не знает ли он, где Дремучий Лес. Конечно, он знал.
- Дремучий Лес в Стране Загорной, - сказал он. И до чего ж печально звучал его голос. - Зачем он тебе, Мио, мой Мио?
- Хочу побывать там нынче ночью, как взойдет луна, - отвечал я.
Мой отец, пораженный, взглянул на меня.
- Вот как! Уже нынче? - сказал он, и голос его зазвучал еще печальней.
- Может, ты против? - спросил я. - Может, ты будешь беспокоиться, если я уйду из дома и поскачу ночью в Дремучий Лес?
Отец покачал головой.
- Нет, - ответил он, - лес, мирно спящий при свете луны, никому не причинит зла.
Потом отец замолчал и сел, обхватив голову руками, - видно было, что он думает о чем-то грустном.
Обняв его за плечи, я сказал:
- Хочешь, я останусь дома, с тобой? Он долго смотрел на меня; глаза его были печальны.
- Нет, Мио, мой Мио! Ты не останешься. Луна уже взошла, и Дремучий Лес ждет тебя.
- А ты и вправду ничуть не огорчился? - спросил я.
- Вправду, - ответил он, погладив меня по голове.
Тогда я побежал спросить Юм-Юма, не поедет ли он со мной в Дремучий Лес. Но отец тотчас окликнул меня:- Мио, мой Мио!
Я обернулся: отец протягивал ко мне руки. Я бросился к нему, и он обнял меня. Мы долго стояли, крепко-крепко обнявшись, а потом я сказал:
- Ведь я скоро вернусь!
- Возвращайся скорее, - чуть слышно прошептал отец.
Юм-Юма я отыскал у домика садовника и рассказал ему, что собираюсь в Дремучий Лес!
- Вот как! Наконец-то! - воскликнул Юм-Юм.
Как все непонятно! Когда я сказал, что собираюсь в Дремучий Лес, отец удивился: «Вот как! Уже нынче?», а Юм-Юм: «Вот как! Наконец-то!» Но я не стал ломать над этим голову.
- Поедешь со мной? - спросил я Юм-Юма. Юм-Юм глубоко вздохнул.
- Да! - ответил он. - Да! Да!
Мы пошли за Мирамис, которая паслась в саду среди кустов роз, и я сказал, что ей придется везти нас в Дремучий Лес.
Тут Мирамис заплясала, будто услышала очень приятную весть. Только мы с Юм-Юмом взобрались к ней на спину, как Мирамис вихрем помчалась вперед. Когда мы выезжали из сада, мне послышался голос отца.
- Мио, мой Мио! - звал он, и печальнее голоса мне слышать не доводилось.
Но свернуть с пути я не мог. Не мог.
